Ася Энтова - Осознавая время. Сборник эссе
После Просвещения европейский светский человек упорно искал замену уюту лона матери-церкви. Начиная с Макиавелли, он пытался сменить религиозную общину на политическую, на государство как национальный дом. Гуманисты-рационалисты и романтики, теоретики и практики, каждый по-своему вносили лепту в строительство современной национальной идеологии. Если рационалисты Просвещения вынуждены были примирять требования универсального разума с уникальностью формы исторически сложившегося национального «общественного договора», то у романтиков трудности состояли в собирании отдельных мятежных личностей под общую крышу национальных чувств и национального духа. Теоретики декларировали общественный договор и благо государства, а практики настаивали на том, что только родственная любовь большой семьи-нации может противостоять эгоистическим стремлениям человека, освобожденного от непосредственной ответственности перед посланцами Всевышнего на земле. При этом для обоснования своих тезисов все дружно ссылались на ветхозаветный народ.
Таким образом, по мере ослабления как структуры организованной религии, так и жесткой сословной иерархии, связи людей друг с другом и с властями становились более гибкими. Вертикальные башни жестко пригнанных друг к другу устойчивых кубиков сменялись свободно перекатывающимися шариками. Традиционные местные, религиозные, этнические связи распадались, и объединить и придать этим отдельным элементам форму мог только общий «мешок» государства. Основанное на традиции династическое правление, преобладавшее ранее, замещалось безликой рациональной-бюрократической властью модерного государства25. Смыслообразующие и объединяющие функции постепенно стала брать на себя идеология, в частности идеология национальная.
Начиная с XIX века, многочисленные этносы Европы занялись обустройством собственных национальных домов26. У евреев Европы общинные узы также начали ослабевать, но теперь у них появлялась возможность выйти из гетто, не совершая измены и не переходя в другую религию. Наоборот, если раньше этническое происхождение не представляло препятствия для крещения или принятия ислама, то сейчас для получения равных прав с окружением требовалось отречься именно от этноса, а не от религии, и стать «немцем или французом иудейской веры». Равноправие было по-прежнему недостижимо без разрыва этнического происхождения с национальной религией, но теперь предлагалось отречься именно от этнической общности, а не от веры. Впрочем, религия играла все меньшую роль, а вот этническое происхождение было не так легко забыть, по крайней мере, окружающим их народам. Разорвав связь национального самоопределения и веры, предтеча реформистского иудаизма Моше Мендельсон тщательно соблюдал все галахические предписания. А вот его последователи уже свободно меняли религиозные догматы, исходя из требований окружения. Не связанные больше ни внутренним притяжением к традиционной еврейской общине, ни внешними стенами чужой враждебной веры многочисленные еврейские кусочки отпадали от народной глыбы. Удержать их от уничтожения или ассимиляции мог только крепкий наружный материал собственного государства.
Евреи долго не осмеливались включиться в процесс строительства национального дома. Они не верили – одни в необходимость, другие – в возможность такого решения. Последователи светского сионизма герцлианского толка считают, что к строительству государства их подтолкнул антисемитизм27.
Отрицательное или негативное определение
Антисемитизм выделяет евреев через отрицание, он подчеркивает отличие евреев от других народов. Зачастую для ассимилированного еврея само такое отличие не очевидно.
Основу любого определения всегда составляет отрицательное описание, то есть определение по принципу «кем я не являюсь».
В замечательной книге Фазиля Искандера «Сандро из Чегема», где описываются в основном абхазцы и «эндурцы», уделено место и евреям:
– Ты нам объясни, Самуил, где находится родина вашего народа?
– Наша родина там, где мы живем, – отвечал Самуил. – Родина у нас была, но у нас ее отняли.
– Кто отнял, – спросили чегемцы, – русские или турки?
– Нет, – отвечал Самуил, – не русские и не турки. Совсем другая нация. Это было в незапамятные времена. И все это описано в нашей священной книге Талмуд… Я ее не читал, я торгующий еврей, но есть евреи ученые…
– Ответь нам на такой вопрос, Самуил, – спросили чегемцы, – Еврей, который рождается среди чужеродцев, сам от рождения знает, что он еврей, или он узнает об этом от окружающих наций?
– В основном от окружающих наций, – сказал Самуил.
Если светский еврей отбрасывает Талмуд и традиции как источник положительной идентификации, то основная нагрузка по выработке самоопределения переносится на отрицание. Я еврей, потому что я не русский и не абхазец. Я еврей потому, что я не могу быть полноправным членом новой общности – «советский народ». Но вслед за этим неизбежно возникает вопрос: «А почему я не калмык и не русский? А если я захочу быть русским или советским, то смогу этого добиться?» Если чужие впускают меня к себе, то какой смысл оставаться другим, быть евреем? И если в смене нации, как и в смене религии, заключен элемент измены, то следующим вопросом будет: может быть, нам всем нужно стать единым человечеством, упраздняя вслед за религией и все остальное, чем мы друг от друга отличаемся? Поэтому для светских евреев всегда была особо привлекательна идея универсального человечества и глобализации28. Если терпимость окружающих приводила еврея к ассимиляции, то дальнейших вопросов у светского еврея уже не возникало, кроме вопроса, обращенного к своим «невежественным» религиозным собратьям: «Почему вы не хотите ассимилироваться? Ведь из-за родства с нами вы своим упорством затрудняете и нам этот процесс!» Но если другая нация не растворяла еврея в себе или в ответ на его попытки растворить все нации в «человечестве» или перестроить чужую нацию под себя резко огрызалась, то вопросы продолжались: «Если они не впускают меня к себе, то почему? Чем я это заслужил? Что во мне их раздражает, и виноват ли в этом я или они?» Таким образом, по меткому наблюдению Искандера, еврей без Талмуда узнавал о своем еврействе в основном от окружающих наций, которые не давали ему возможности окончательно ассимилироваться и подчеркивали его чужеродность вплоть до ярко выраженного антисемитизма.
Считается, что именно французский антисемитизм, поразивший Герцля на процессе Дрейфуса, подтолкнул его к идее создания государства-убежища для евреев, так же, как за 13 лет до этого погромы 1881 года дали толчок российскому сионистскому движению БИЛУ (позднее названному Хиббат-Цион – «любовь к Сиону»). И БИЛУ, и Герцль были родоначальниками сионизма как стремления обзавестись своим собственным государством-убежищем, в отличие от традиционных любви и стремления евреев к Сиону. Герцля можно считать основоположником сионизма политического, «светского», рационального, основанного не на тяге к Земле Обетованной, а на желании территориальной обособленности от других для предотвращения ассимиляции и погромов. Государство-убежище не предполагает необходимость определенного места. Сам Герцль в своей книге «Еврейское государство» говорил о возможности его устройства в Аргентине. Позднее Всемирный Сионистский Конгресс рассматривал «проект Уганды». А за 15 лет до этого российский еврей Йегуда Левин и одесская группа «Ам-Олам» предлагали идею еврейского штата в Северной Америке.
Политический сионизм
и еврейская национальная идеология
С появлением государства у евреев появились возможность и соблазн походить на все другие «нормальные» нации, в которых национальность связывается с гражданством и поддерживается при помощи современной национальной идеологии.
Вебер был одним из первых, кто акцентировал в определении нации тягу к созданию государства:
«Нация является общностью, основанной на чувстве, которое может быть адекватно выражено в собственном государстве. Следовательно, нация – это общность, которая, как правило, стремится создать собственное государство».
С тех пор эта точка зрения победила в академии, и сегодня принято народы, не имеющие территориальной автономии и не стремящиеся к ней, называть этническими группами, а национальные идеи связывать в основном с государством или со стремлением к нему. При этом общее этническое происхождение, культура, история, религия, язык и возможность экономического самообеспечения нации, конечно, очень желательны, но не обязательны. Главное – умение объединить нацию в «воображаемое сообщество»29 при помощи символов, мифов и ритуалов. Потому что, как рационально ни объясняй человеку пользу государства как «общественного договора», как ни доказывай ему, что выгодно быть законопослушным гражданином и платить налоги, но одно дело – отдавать кровные денежки чиновникам в абстрактные государственные структуры, и совсем другое – делиться заработанным для поддержки хоть и дальних, но в каком-то смысле родственников.
